Иннокентий Федорович АННЕНСКИЙ
(1856-1909)

Страницы -  1   2   3  

У Иннокентия Анненского необычная поэтическая судьба. Оказавший влияние на развитие и становление крупнейших поэтов XX столетия, он сам был почти неизвестен при жизни. Символичен псевдоним, под которым издал он первую свою книгу «Тихие песни» (1904 г.) — «Ник. Т— о.» Поэту в этот момент было сорок восемь лет, но для большинства читателей он был действительно никто.

Только после смерти, когда выйдет вторая книга поэта «Кипарисовый ларец», станут вырисовываться подлинный масштаб и значение его творчества. А. Блок напишет, что эта книга «проникает глубоко в сердце. Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе». А. Ахматова засвидетельствует: «Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете… Я сразу перестала видеть и слышать, я не могла оторваться, я повторяла эти стихи днем и ночью… Они открыли мне новую гармонию». Однако после сравнительно краткого периода известности имя Анненского снова надолго отходит в тень, почти незнакомое многим читателям и поэтам.

В чем причины такой странной судьбы? Начать с того, что сам поэт довольно сурово относился к собственным ранним стихам, оценивая их выразительным «черт знает что!» Так что вышел он к читателю со стихами зрелыми, и явился на фоне символистской поэзии, для которой были характерны гипертрофированное представление о значении собственного «я» и неизбежно следующие за этим позерство, эстетство, самолюбование. В стихах же Анненского с особой силой зазвучала тема совести как ведущего, главного человеческого качества (стихотворение «Старые эстонки»).

Другой очень важной чертой его поэзии была ее психологичность, отразившая переживания человека в трудном, порой трагическом столкновении с внешним и вещным миром, мучительным и в то же время прекрасным.
Наконец, существенным было и то, чему училась, по ее признанию, Ахматова, -— «искусство передавать будничными словами тонкие оттенки лирических переживаний; напряженная эмоциональность в виде рефлексии; сочетание бытового, обыденного с душевным, субъективным».
В своем понимании нравственно-этического назначения поэзии Иннокентий Анненский был, несомненно, близок к Блоку, который считал, что «пробный камень для художника современности» — это вопрос пользы искусства для общества.

Собственно, любовной лирики у Анненского немного, это объясняется, видимо, и тем, что до нас почти не дошли стихи его молодости, которые он сам именовал «стишонками», и тем, что в последний период жизни всем существом поэта владела влюбленность в жизнь, в которой любовь к женщине была только частным случаем гораздо большего чувства: «Здесь… «я», которое хотело бы стать целым миром, раствориться, разлиться в нем». Однако его творчество — заметный и существенный момент в истории нравственного самосознания русской поэзии.

Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?

С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.

И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.

Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя сбегут голубое.

Акварельная мягкость, «неслышность» этих стихов создают тот подтекст, в котором угадывается зарождение

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
50 Крупнейших инвестиционных проектов в промышленном строительстве Республики Узбекистан. Проекты 2023-2026 годов.

«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок всё понял, он затих,
А в скрипке эхо всё держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.

Образная параллель в этом стихотворении очевидна. Вместе с этим надо заметить, что именно параллель, а не аллегория, не иносказание: вещи ведут себя в стихах Анненского как живые. Этот образ скрипки-человека не раз еще возникнет в русской поэзии: у Ахматовой («Сегодня мне письма не принесли»), Маяковского («Скрипка, и немножко нервно»).

Позабудь соловья на душистых цветах,
Только утро любви не забудь!
Да ожившей земли в неоживших листах
Ярко-черную грудь!

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой
Только раз и желала она,—
Только раз напоил ее март огневой,
Да пьянее вина!

Только раз оторвать от разбухшей земли
Не смогли мы завистливых глаз,
Только раз мы холодные руки сплели
И, дрожа, поскорее из сада ушли…
Только раз… в этот раз…

Снова тот же параллелизм: любовь человека и любовь природы-земли. Сопоставляя эти образы Анненского с образами Бодлера и его последователей, Л. Гинзбург замечала: «У Бодлера рассвет, небо — прямые противовесы животному началу в человеке, символы вечного и потустороннего. Но у Анненского мартовская земля не противостоит человеку. Он сцеплен с нею. Она мучается и чувствует как человек, а человек учится у весенней земли, боится ее, завидует ей — они существуют на равных правах».

Читать дальше — И. Анненский. Стихи о любви - стр. 2