Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА
(1892-1941)
Сама Марина Цветаева, кажется, точнее всех сказала о своих стихах: «как брызги из фонтана, как искры из ракет». Ее поэзия, возникшая, как чудо, была настолько необычной и искрометной, что далеко не все ее поняли и приняли. Конечно, немалую роль в долгой безвестности Цветаевой для массового читателя сыграл ее отъезд из советской России в 1922 году. И даже когда в 1939 году она вернулась, ее имя оставалось известным очень немногим. Новая жизнь поэта началась только со второй половины 50-х годов, когда появились сначала отдельные подборки ее стихов, а затем и книги.
По самому характеру своего темперамента она была сродни Маяковскому — тот же нравственный максимализм. Всеволод Рождественский был прав, когда говорил, что вся лирика Марины Цветаевой — «это непрерывное объяснение в любви… выражаемой требовательно, страстно». Эта страсть шла из глубин самой натуры поэта и могла обрушиться даже на того, кого она и в глаза не видала, но в котором почувствовала родство со своим внутренним миром. Таково ее чувство к Блоку, которого она увидела много времени спустя после того, как написала цикл стихов, посвященных ему. Таков ее «заочный роман» с Б. Пастернаком, вспыхнувший в письмах, когда их разлучали «расстояния, версты, мили».
Ее любовная лирика — в высшей степени страстная (цыганская, по ее определению; напряжение так велико, что разрывало на части не только строку — отдельное слово), была вместе с тем и глубоко трагической от постоянно возникавшего в ней чувства одиночества, отсутствия собеседника, который был бы под стать ей самой.
Ее дочь, которая была для нее и подругой, А. Эфрон, свидетельствовала: «Держатели» обыкновенных чувств и мыслей быстро утомлялись от необходимости взгромождаться на ходули или вытягиваться на цыпочках, от несвойственности навязываемого им Мариной напряжения, спрашиваемой с них ею работы ума и всех мускулов духа…»
Если любовная лирика Ахматовой — это поэзия, исполненная прежде всего сознания человеческого достоинства, внутренней гармонии и сдерживаемой страсти, то цветаевская лирика — полное раскрепощение всех страстей, безудержная стихия бунтарской, разбойничьей, своевольной души, полное самозабвение, полная самоотдача. Впрочем, и это не передавало в полной мере ее души: «Безмерность моих слов — только слабая тень безмерности моих чувств».
Она сама предельно точно охарактеризовала и неразрывное единство свое с Ахматовой, и полную противоположность, написав еще в 1916 году выразительное восьмистишье:
Не отстать тебе. Я — острожник.
Ты — конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!
26 июня 1916
Но побег был невозможен: слишком органична была скреплявшая их цепь русской лирики, гуманистической традиции.
С необыкновенной силой выразила Цветаева всю боль и все вековые страдания женщины («Вчера еще в глаза глядел…»), одарив ощущением этой боли всех — и женщин, и мужчин,— превратив эту боль в сознание вины перед страданием человеческим, в сознание совести.
Ее готовность принять на себя всю боль и за себя, и за любимого превращала ее в истинного Поэта — обнаженную мембрану, чувствилище страданий мира («Занавес»).
Прав был П. Антокольский: «О чем бы ни писала, ни говорила Марина Цветаева, где-то рядом с темой первого
плана подразумевается, затаенно дышит, а то и заглушает все остальное любовная радость или любовная тоска…
Когда же она впрямую говорит о своей любви, когда сама любовь диктует ей открыто,— голос Марины приобретает заклинающую и — незачем бояться слова! — колдовскую силу».
Следующей
Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,
Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади,—
О, лишь люби, люби его нежнее!
Как мальчика, баюкай на груди,
Не забывай, что ласки сон нужнее,
И вдруг от сна объятьем не буди.
Будь вечно с ним: пусть верности научит
Тебя печаль его и нежный взор.
Будь вечно с ним: его сомненья мучат.
Коснись его движением сестер.
Но если сны безгрешностью наскучат,
Сумей зажечь чудовищный костер!
Ни с кем кивком не обменяйся смело,
В себе тоску о прошлом усыпи.
Будь той ему, кем быть я не посмела:
Его мечты боязнью не сгуби!
Будь той ему, кем быть я не сумела:
Люби без мер и до конца люби!
(1909—1910)
* * *
С. Э.
Я с вызовом ношу его кольцо!
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге! —
Чрезмерно узкое его лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —-
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
3 июня 1914 Коктебель
Посвящено мужу Цветаевой — Сергею Яковлевичу Эфрону (1893—1941). Они познакомились в Коктебеле, у Волошина, в 1911 году. Сестра Марины — А. И. Цветаева писала: «В ее стихах он понимал каждую строку, каждый образ. Было совсем непонятно, как они жили врозь до сих пор. Я никогда за всю жизнь не видела такой метаморфозы в наружности человека, какая происходила и произошла в Марине: она становилась красавицей».
На внутренней стороне кольца Марины было выгравировано ее имя и дата свадьбы — 27 января 1912. Кольцо хранится в Государственном литературном музее.
Читать дальше — М. Цветаева. Стихи о любви - стр. 2